Федор Михайлович Достоевский.
Подросток
OCR: Общий Текст
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Глава первая
I.
Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном
поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. Одно знаю наверно: никогда
уже более не сяду писать мою автобиографию, даже если проживу до ста лет.
Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самом
себе. Тем только себя извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, то
есть не для похвал читателя. Если я вдруг вздумал записать слово в слово
все, что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие
внутренней потребности: до того я поражен всем совершившимся. Я записываю
лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное - от
литературных красот; литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает,
для чего он писал столько лет. Я - не литератор, литератором быть не хочу и
тащить внутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный
рынок почел бы неприличием и подлостью. С досадой, однако, предчувствую,
что, кажется, нельзя обойтись совершенно без описания чувств и без
размышлений (может быть, даже пошлых): до того развратительно действует на
человека всякое литературное занятие, хотя бы и предпринимаемое единственно
для себя. Размышления же могут быть даже очень пошлы, потому что то, что сам
ценишь, очень возможно, не имеет никакой цены на посторонний взгляд. Но все
это в сторону. Однако вот и предисловие; более, в этом роде, ничего не
будет. К делу; хотя ничего нет мудренее, как приступить к какому-нибудь
делу, - может быть, даже и ко всякому делу.
II.
Я начинаю, то есть я хотел бы начать, мои записки с девятнадцатого
сентября прошлого года, то есть ровно с того дня, когда я в первый раз
встретил...
Но объяснить, кого я встретил, так, заранее, когда никто ничего не
знает, будет пошло; даже, я думаю, и тон этот пошл: дав себе слово
уклоняться от литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты.
Кроме того, чтобы писать толково, кажется, мало одного желания. Замечу тоже,
что, кажется, ни на одном европейском языке не пишется так трудно, как на
русском. Я перечел теперь то, что сейчас написал, и вижу, что я гораздо
умнее написанного. Как это так выходит, что у человека умного высказанное им
гораздо глупее того, что в нем остается? Я это не раз замечал за собой и в
моих словесных отношениях с людьми за весь этот последний роковой год и
много мучился этим.
Я хоть и начну с девятнадцатого сентября, а все-таки вставлю слова два
о том, кто я, где был до того, а стало быть, и что могло быть у меня в
голове хоть отчасти в то утро девятнадцатого сентября, чтоб было понятнее
читателю, а может быть, и мне самому.
III.
Я - кончивший курс гимназист, а теперь мне уже двадцать первый год.
Фамилия моя Долгорукий, а юридический отец мой - Макар Иванов Долгорукий,
бывший дворовый господ Версиловых. Таким образом, я - законнорожденный, хотя
я, в высшей степени, незаконный сын, и происхождение мое не подвержено ни
малейшему сомнению. Дело произошло таким образом: двадцать два года назад
помещик Версилов (это-то и есть мой отец), двадцати пяти лет, посетил свое
имение в Тульской губернии. Я предполагаю, что в это время он был еще чем-то
весьма безличным. Любопытно, что этот челов
Подросток
OCR: Общий Текст
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Глава первая
I.
Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном
поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. Одно знаю наверно: никогда
уже более не сяду писать мою автобиографию, даже если проживу до ста лет.
Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самом
себе. Тем только себя извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, то
есть не для похвал читателя. Если я вдруг вздумал записать слово в слово
все, что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие
внутренней потребности: до того я поражен всем совершившимся. Я записываю
лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное - от
литературных красот; литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает,
для чего он писал столько лет. Я - не литератор, литератором быть не хочу и
тащить внутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный
рынок почел бы неприличием и подлостью. С досадой, однако, предчувствую,
что, кажется, нельзя обойтись совершенно без описания чувств и без
размышлений (может быть, даже пошлых): до того развратительно действует на
человека всякое литературное занятие, хотя бы и предпринимаемое единственно
для себя. Размышления же могут быть даже очень пошлы, потому что то, что сам
ценишь, очень возможно, не имеет никакой цены на посторонний взгляд. Но все
это в сторону. Однако вот и предисловие; более, в этом роде, ничего не
будет. К делу; хотя ничего нет мудренее, как приступить к какому-нибудь
делу, - может быть, даже и ко всякому делу.
II.
Я начинаю, то есть я хотел бы начать, мои записки с девятнадцатого
сентября прошлого года, то есть ровно с того дня, когда я в первый раз
встретил...
Но объяснить, кого я встретил, так, заранее, когда никто ничего не
знает, будет пошло; даже, я думаю, и тон этот пошл: дав себе слово
уклоняться от литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты.
Кроме того, чтобы писать толково, кажется, мало одного желания. Замечу тоже,
что, кажется, ни на одном европейском языке не пишется так трудно, как на
русском. Я перечел теперь то, что сейчас написал, и вижу, что я гораздо
умнее написанного. Как это так выходит, что у человека умного высказанное им
гораздо глупее того, что в нем остается? Я это не раз замечал за собой и в
моих словесных отношениях с людьми за весь этот последний роковой год и
много мучился этим.
Я хоть и начну с девятнадцатого сентября, а все-таки вставлю слова два
о том, кто я, где был до того, а стало быть, и что могло быть у меня в
голове хоть отчасти в то утро девятнадцатого сентября, чтоб было понятнее
читателю, а может быть, и мне самому.
III.
Я - кончивший курс гимназист, а теперь мне уже двадцать первый год.
Фамилия моя Долгорукий, а юридический отец мой - Макар Иванов Долгорукий,
бывший дворовый господ Версиловых. Таким образом, я - законнорожденный, хотя
я, в высшей степени, незаконный сын, и происхождение мое не подвержено ни
малейшему сомнению. Дело произошло таким образом: двадцать два года назад
помещик Версилов (это-то и есть мой отец), двадцати пяти лет, посетил свое
имение в Тульской губернии. Я предполагаю, что в это время он был еще чем-то
весьма безличным. Любопытно, что этот челов